Для того чтобы прояснить внутреннее содержание понятия «утопия», желающему этого, с необходимостью придется преодолеть целый ряд трудностей. Дело в том, что непосредственное появление этого понятия, связывающееся подавляющим большинством исследователей утопической традиции с именем Томаса Мора и написанной им «Золотой книжечки…» явилось лишь четким выражением уже весьма долго существовавшего феномена, истоки которого восходят к мудрости античных мыслителей. Неспроста сам Томас Мор воспользовался древнегреческой вербальной конструкцией «утопия» («место, которого, нет»): «Мечта о золотом веке, относимом к отдаленному прошлому или к ожидаемому будущему, есть одно из старых человеческих убеждений и вместе с тем одно из самых старых человеческих утешений»[1].
На протяжении веков человечество вынашивало мечту о благословенном крае, где нет несправедливости и угнетения, насилия и жестокости, где все люди счастливы и здоровы. Однако, утопические проекты, несмотря на то, что такое состояние не было достигнуто людьми ни в одну из исторических эпох, в наибольшей степени появляются именно в Античности и в Новое Время. Естественно возникает целый ряд вопросов: Чем обусловлена исторически зафиксированная активность написания утопических проектов? С чем связаны упадок и возрождение этой традиции? Существует ли преем-ственность между утопиями, написанными в разные периоды истории человечества? Что остается и что изменяется в содержании «разновременных» утопий…?
Естественно, что различные исследователи утопической традиции давали своеобразные, зачастую в корне несоответствующие, а иногда и абсолютно противоположные ответы на эти вопросы, обойти стороной которые они просто не могли. «В итоге в современной социологии и философии отсутствует общепризнанная концепция утопии, а ее генезис, структура и функции по-прежнему остаются предметом разногласий и дискуссий…»[2].
Более того, подавляющее большинство отечественных специалистов в области утопии, указывают на ее неоднозначное, включающее в себя ярко выраженные противоречивые моменты, весьма неоднородное содержание: «Даже беглое знакомство с утопической литературой убеждает, что утопия – это феномен, объединяющий разнородные посылки и широкий аспект оппозиций: факт и вымысел, возможное и невероятное, здравомыслие и безумие, реальное и фантастическое, историческое и легендарное, сознательное и бессознательное…»[3].
Таким образом, сложность содержания, и соответственно разнонаправленность трактовок самого понятия, плюс разделение позиций по поводу признания либо отрицания возможности изменения с ходом времени его сущности (вопрос о наследии и новаторстве, а также степени влияния изменений), — все это, на данный момент, очень усложняет задачу прояснения понятия «утопия»: «В ходе длительной эволюции утопии возникали разнообразные литературные формы ее выражения. Утопические образы воображаемого общества получали воплощение в различных философских, социологических, экономических и политических трудах, программах общественного переустройства, социально-прогностических трактатах и в литературно-художественных произведениях… При этом идеальное общество размещалось автором на далеких островах, вершинах гор, в недрах земли, на других планетах… Идеал общественного и государственного устройства мог быть спроектирован и на прошлое и на будущее»[4].
Разнообразие трактовок понятия «утопия» породило и соответствующее множество его определений. Утопия определяется и как «изображение идеального общественного строя, лишенного научного обоснования»[5], и как «некая система идей, выходящих за рамки наличного бытия и связанных, помимо знания, верой и надеждой»,[6] и как «принципиально неосуществимая на данном историческом промежутке времени и, как правило, вымышленная, то есть не соответствующая реальности, модель гражданского общества»[7], и как «способ социального познания», «прогностическая модель», представляющая собой «систему», нацеленную на конструирование желаемого образа будущего»[8]…
Однако, несмотря на плюрализм в понимании «утопии», на мой взгляд, существует ряд факторов, не позволяющий прийти к полному раздроблению этого целостного феномена, являющегося наиболее ярким выражением философии человека, признающего себя существом социальным; существом, детерминированным действиями других людей, а потому желающим построить систему взаимного влияния, ведущую к всеобщему благу.
И самым главным из этих факторов, по-моему, является рациональность утопии. Утопический проект – это всегда проект конкретного разума, стремящегося описать и дать объяснение всем элементам и взаимосвязям целостной системы идеального общества. Безусловно, нельзя ни признать, что практически все утопические проекты полноценно не могут справиться с этой задачей, во многом опираясь на иррациональные факторы (мифология, религия). Однако, на мой взгляд, исторически явно прослеживается тенденция усиления рационального компонента, постепенно вытесняющего из европейского сознания то, в эпоху античности, мифологического, то в эпоху Возрождения и особенно Нового Времени, религиозного компонента.
Так возникновение рационалистической утопии в Древней Греции во второй половине пятого века, по мнению большинства ее исследователей, является непосред-ственным следствием того факта, что греки были первыми подлинными творцами политической теории: «Ясно осознаваемый греками производный характер таких понятий, как «политика», «политическое знание», «политическое искусство» от термина «полис», свидетельствует о практической потребности в рациональном истол-ковании характера государственного управления, которая в дальнейшем приводит к возникновению имеющих вполне самостоятельную ценность идеальных теоретических конструкций, объяснявших преимущество одной формы правления над другой»[9].
Еще одним явным фактором единения утопической традиции, по-моему, является притязание, по крайней мере, всех известных мне утопических проектов, на гармоничное существования всего человечества, как внутреннее единство и гармонию с космосом (Античность), либо природой (Новое Время), как внешнее единство. Общество, описываемое в качестве носителя разумного поведения, как нельзя не заметить, всегда наделяется авторами утопических конструкций миссионерскими характеристиками. Именно поэтому, на мой взгляд, философы — утописты так много внимания уделяют военному ремеслу «непобедимых» граждан идеального общества, дабы те могли не только сохранить, но и распространить верный способ состояния социума, принеся благо всем и вся. При этом важно отметить, что мыслители, отталкиваясь от не совершенства окружающего, всегда стремились не просто к его количественному преобразованию, но к коренному изменению на основе «должного». К сожалению, при таком подходе, непосредственная реальность зачастую подвергалась ими полнейшей девальвации, и обозначалась как строительный материал. (Прийти к благу не развивая благое в данности, а полностью изменить данность лишь на основе благого в себе, т.е. совершить насилие над окружающим, включающем как объекты природы, так и других людей). Так, к примеру, по мысли Кампанеллы, роль великого строителя нового мира должна была взять на себя Испанская монархия, внешне поработив, но при этом, на взгляд «итальянского мятежника», внутренне преобразовав социальную реальность: «Мир подчинен стремлению к гармонии и порядку…»[10], в связи с этим «выступая против предпочтения частного, личного интереса общему, государственного интереса интересам всего общества и человечества в целом, Кампанелла создает единую утопию справедливого общественного устройства, основанного на ликвидации частной собственности, и всемирного объединения человечества в одном государстве, преодоления национальных, государственных и религиозных противоречий»[11].
На мой взгляд, утопия является созданным человеческим разумом теоретическим идеалом, неким представлением о самом верном способе социального содействия и сосуществования. При этом, как мне кажется, весьма важно «для выяснения специфики утопии указать ее отличие от близких по некоторым признакам жанров. В данном случае это фантастика и сказки, которые также изображают заведомо несуществующие сюжеты и предметы. От фантастики утопии отличаются установкой на изображение не просто несуществующего, вымышленного, но идеального, совершенного общества. Утопия направляет воображение не просто на новизну и необычность, но на совершенство. В отличие от сказки, не утверждающей реальности описываемого в ней, утопия настаивает если не на реальности описываемого, то хотя бы на возможности или осуществимости предлагаемого образца»[12]. С этой установкой связана такая важнейшая черта утопии, как проективность. В свою очередь, по-моему, понимание утопии в качестве проекта трансформирует ее как чисто теоретическую конструкцию в необходимую для реализации задачу.
«Идеал утопии предполагает альтернативную классической экономики картину социального мира – не дефицитного, но изобильного. Изобилие обеспечивается всеобщим трудом, успехами науки и техники, перераспределением собственности, опрощением жизни»[13]. Исходя из выше сказанного, хотелось бы указать на внешне изменяющиеся характеристики утопического идеала, связанные с научно-техническим прогрессом и просвещением. Любой утопист создавал свою систему в конкретной исторической ситуации, а значит, в связи с этим, отталкивался от определенного уровня рациональных знаний и открытий, а также концентрировал наибольшее внимание на непосредственных проблемах реального общества, в котором сам жил. Но, за этими внешне различными способами построения идеального социума, как мне кажется, скрывается единый фундамент любого утопического проекта – благо человека, основанное на разуме. Это состояние не есть количественное обладание различными вещами (Платон не мог вписать в свою систему, к примеру, возможность каждого беспрепятственно пользоваться Интернетом). Идеальное «положение» социума освобождается, тем самым от количественных открытий и наращивания знаний, оно вне времени и прогресса.
Таким образом, идеал как качественное состояние всегда статичен. Утопия, являясь неким постулатом – это всегда конечный результат, некая завершенная, логически замкнутая система, развитие в которой не имеет места, так как любое выходящее за пределы ее логики действие человека может полностью разрушить гармонию совершенства. Именно поэтому утопист в лице греческого философа, римского преобразователя, ренессансного борца против принижения земного, новоевропейского ученого…, на мой взгляд, совершает одну и ту же фундаментальную ошибку, стремясь вписать конечного, безостановочно преобразующегося человека в постоянство и неизменность совершенства. Утопия – это порождение разума, а его жуткой болезнью, как отмечают многие великие умы, является стремление замкнуть круг элементов, описать все и вся. И с этой задачей разум зачастую неплохо справляется, однако описываемые элементы мира, являясь всего лишь костной фиксацией, «отпечатком следа на песке», состоянием на данный момент в конкретной точке времени, но множество «снимков мира» не могут дать его целостной картины. «Мертвые идеи сковывают наши представления о мире. За каждым словом часть реальности, но часть грубо вырезанная. Мы не должны ограничиваться лишь идеями, мы должны за ними искать теплоту и подвижность жизни… Необходимо разбить лед слов и обнаружить за ним свободное течение жизни»[14].
Именно вера в разум, оперирующий строгими однозначно проясненными идеями крепче всего, по-моему, связывает утопические проекты Платона и Т.Кампанеллы, Т.Мора и Аристотеля…«Претензия на знание конечной истины относительно наилучшего устройства общества, убеждение в возможности полной рационализации всех проявлений общественной жизни и отношений людей друг к другу и природе показывает отличие рационализма утопического от научного и философского. Утопия представляет некритическую форму рационализма, что проявляется, в первую очередь, в отсутствие критического отношения к своим собственным основаниям»[15]. Таким образом, утопический проект не предполагает внутреннего качественного развития (оно уже достигнуто), а подразумевает под собой количественное распространение, если так можно выразиться территориальную экспансию.
Однако, несмотря на выше сказанное, утопическое сознание содержит в себе и весьма положительные моменты: оно не приемлет существующий несовершенный мир и стремится к социальному благополучию, раскрывает проблемы и парадоксы наличного общественного устройства и надеется их исправить. И это в действительности заслуживает признания его ценности. Самое главное, чтобы утопист не перешагнул в своих построениях через грань между желаемым и действительным, так как, стремясь достигнуть первого, он склонен к полной девальвации второго, исключая из нашей весьма противоречивой реальности, даже малейшие ростки, устремленные к совершенству.
Подводя некий итог, хотелось вновь обратить внимание на вопросы, поставленные мною в самом начале этой главы. На последние из них: Существует ли преемственность между утопиями, написанными в разные периоды истории человечества? Что остается и что изменяется в содержании «разновременных» утопий? как мне кажется, в прямой либо косвенной форме (это судить вам) я уже дал ответ. Что же касается первых двух: Чем обусловлена исторически зафиксированная активность написания утопических проектов? С чем связаны упадок и возрождение этой традиции? То по этому поводу хотелось бы сказать следующее: я убежден, что активность написания утопических проектов напрямую связана с верой в возможность человеческого разума. А так как и в эпоху Античности и в Новое Время (в особенности на начальных стадиях) человеческий разум находился в зависимости от Богов и космоса либо Трансцендентного Бога христиан, то усиление утопических тенденций, как мне кажется, напрямую зависит от укрепления веры в самодостаточность разума, в его высвобождение от внешних источников влияния, способности самостоятельного переустройства реальности (А ослабление утопизма, соответственно, происходит из-за разочаровании в возможностях разума). Утопии появлялись именно тогда, когда человек чувствовал в себе огромные потенциальные возможности, исходящие из собственной рациональности.
Так мифология объясняла человеку абсолютно все, но он попытался вырваться из нее, с помощью описания имманентного мира посредством не прежних чувственно-образных, а рациональных форм. В новое же время разум, стремясь прояснить, на основе своей строгой логики недостижимые имманентному сознанию христианские идеалы (выражающиеся, прежде всего, в чувстве любви) вновь возвращает человеку веру в самостоятельность и призывает действовать. Четкий дуализм христианства, таким образом, стирается новоевропейским сознанием. Идеалы «спускаются в эмпирию», так как человек снова пытается претендовать на их полное материальное воплощение.
Утопия, как реализация идеального общества на земле, полностью дискредитировалась христианством. Эмпирический мир, согласно последнему, находится во зле и для большинства людей власть кесаря гораздо важнее на практике власти Бога. Идеальная жизнь возможна вне имманентности, но все же достичь ее возможно: при наличии в человеке любви и веры. Таким образом, христианство направляет силы человека не на сиюминутное построение наилучшего порядка существования социума, а на исправление собственного, внутреннего мира, если так можно выразиться, приведения его в порядок и гармонию с иными людьми, основанную на принципах божественной любви.
При этом важно отметить, что для европейского средневекового мыслителя, как и для античного философа, имманентный мир реально существует (в отличие от иллюзорности мира для восточного мудреца), он вещественен, материален, хотя и порожден Богом. Таким образом, при всей детерминированности религиозным канонам средневековая мысль была весьма далека от утверждения принципов агностицизма. Именно благодаря гносеологической установке, обращенной на мир, по моему глубокому убеждению, и стала в дальнейшем возможна рационализация значительной части религиозных компонентов в западном христианстве. Тяга к разумному освоению мира в качестве некой оппозиционной монашеской аскезе, деятельности, словно запретный плод, притягивала к себе огромное количество умов (зачастую считавших себя абсолютно религиозными людьми), что способствовало пагонизации христианства и создавало благоприятную почву для сакрализации некоторых, наиболее приемлемых компонентов из античного наследия. В последствии эта тенденция нашла свое отражение в мощнейшей секуляризации европейского сознания. «Сакрализация имеет историческую и социальную обусловленность. В ходе социального усложнения общества, человек оказывается включенным в систему светских и религиозных институтов, которые, с одной стороны, удовлетворяя его духовные потребности, приобщают к системе религиозных ценностей, а с другой – обмирщают эти ценности путем приведения их в соответствие с интересами власти… Христианская теория не смогла полностью переработать многовековые языческие устои и в связи с этим, возникла потребность в заимствовании наиболее согласованных и приемлемых с нею элементов языческого наследия… Укрепление христианской культуры и ее сближение с языческим образом способствовали взаимопроникновению христианской проповеди и языческой риторики»[16].
В ходе исторического времени в эпохе Средневековья происходит постепенное усиление значения человека, его рациональной деятельности (запрет на страсти и чувства (кроме любви) породил стремление к развитию разума; однако в этом развитии человек начнет забывать, что его разум глубоко антропоцентричен и так же нуждается в совершенствовании. Другими словами, взяв на себя ответственность за счастливое будущее всего человеческого рода, но, еще не успев победить свои внутренние недос-татки, ярким примером чего может послужить наличие эгоизма, человек в дальнейшем возьмется реализовывать идеальные социальные структуры на практике. Выбор этого «легкого» пути отзовется в истории страшнейшими проектами и режимами.
Как мне кажется, построив общество, в основании которого лежат внутренние несовершенства, человек только может усилить влияние на него его же пороков. А потому, пройдя страшные испытания, мы с неизбежностью вернемся к осознанию необходимости индивидуально-единичного, внутреннего преобразования, как начала пути к лучшей жизни. Эта тенденция ни в коей мере не уменьшает значение разума, общественного воспитания, социализации человека. Все, только что перечисленные факторы являются важнейшими компонентами, способствующими развитию человека в частности и всего человечества в целом. Разум – это наше «величайшее оружие», однако он обладает существенным минусом – стремлением объяснить и обустроить все существующее на основании зафиксированных им фактов. А потому человек должен постоянно прорываться через ложные замкнутые круги, создаваемые им, тем самым безустанно двигаясь к истине.
Автор: Петрихин А.В.
Примечания:
[1] Новгородцев П.И.; «Об общественном идеале»; Москва 1991 г.; С.31.
[2] Баталов Э.Я.; «Социальная утопия и утопическое сознание в США»; Москва 1982 г.; С.12-13
[3] Кирвель Ч.С.; «Утопическое сознание: Сущность, социально-политические функции»; Минск 1989 г.;С.16-17.
[4] Сысоев Г.Д; «Соотношение утопии и антиутопии в утопической традиции»; Диссертация; Воронеж 1992 г.; стр. 14.
[5] Араб-Оглы Э.Я.; Философская энциклопедия; том 5; Москва 1970 г.; С. 295
[6] Кутырев В.А.; «Естественное и искусственное: Борьба двух миров; Н. Новгород 1994 г.,С. 25.
[7] Резник Ю.М.; «Идея гражданского общества в ее развитии»; Москва 1991 г.; С. 162
[8] Пономарева Г.М.; «Утопия как способ социального познания»; Москва 1991 г.; С. 145.
[9] В.А. Гуторов; «Античная социальная утопия»; Ленинград 1989 г.; С. 83.
[10] А.Х. Горфункель, «Кампанелла»; Москва 1969 г., С. 111.
[11] А.Х. Горфункель, «Кампанелла»; Москва 1969 г., С 54.
[12] Идеал, утопия и критическая рефлексия»; Москва 1996г., («Специфика утопического сознания и проблема идеала», автор Е.Л. Черткова) С.159.
[13] Межуев В.М.; «Социализм как идея и как реальность»// Вопросы философии; 1990. -№11; С. 87.
[14] Анри Бергсон «Здравый смысл и классическое образование»; Вопросы философии №1 1990г., перевод И.И Блауберга.
[15] Идеал, утопия и критическая рефлексия»; Москва 1996г., с. 170-171 («Специфика утопического сознания и проблема идеала», автор Е.Л. Черткова)
[16] Древнерусский секуляризм и формирование идеологии просветительства»; Ю.А. Бубнов; СПб., 1999.