Велико и плодотворно по своему значению методологическое наследие, оставленное К. Марксом минувшим и грядущим поколениям исследователей гуманитарных проблем материальной и духовной культур. Особенно актуальным представляется апелляция к творческому призраку поэта товаров в связи с интенсивным увеличением количества социальных событий, теснящихся между неискоренимым антагонизмом и динамической революцией, используемых для того, чтобы сдвинуть очередную громаду общественной формации. В тесной взаимной связи (апологетика или критика) с тем, что сумели произвести в научном мире идеи К. Маркса и вера его сторонников, находится целое научное направление, именуемое общей конфликтологией. Самым острым в практико-прикладном смысле является один из компонентов общей конфликтологии — политический конфликт, функции которого недостаточно хорошо изучены.
Исходя из идеи, заложенной в определениях политического философа А. С. Панарина [5; С. 143 — 151] и политолога А. В. Глуховой [1; С. 24-28], о том, что целью политических конфликтов является модифицирование, трансформирование или сохранение социального порядка, необходимо вычленить функции этих принципиальных явлений, перманентно будоражащих различные социальные системы. К теоретико-методологическому основанию такой научной процедуры следует причислить наиболее значимые социальные концепции, исходящие из примата функциональной динамики конфликтов.
Как считает Л. Козер, «конфликт, так же как и сотрудничество, обладает социальными функциями. Определенный уровень конфликта отнюдь не обязательно дисфункционален, но является существенной составляющей как процесса становления группы, так и ее устойчивого существования» [4; С. 51]. Что может быть проще, чем ортодоксальное истолкование конфликта через категорию зла. Обличение его в мистические формы негатива представляется теоретической крайностью, игнорирующей то, что конфликты являются неотъемлемым атрибутом бытия. Принимая тезис некоторых политических философов о том, что люди склонны творить скорее зло, нежели добро, следует помнить, что для одних осознание действительности разительно отличается от подобных процессов у других. Исходя из того, что «социальный конфликт — это борьба за ценности и притязания на статус, власть и ресурсы, в ходе которой оппоненты нейтрализуют, наносят ущерб или устраняют своих соперников» [4; С. 32], более того, «нужно различать конфликт и враждебное, или антагонистическое, отношение. Социальный конфликт — это всегда социальное взаимодействие, тогда как отношение или чувство представляют собой только предрасположенность к действию. Предрасположенность необязательно выливается в конфликт; важнейшими промежуточными переменными, влияющими на возникновение конфликта, являются степень и способ легитимации власти и системы статусов» [4; С. 59]; автор предлагает выделять несколько функциональных групп, присущих всем разновидностям социальных конфликтов. Но прежде вводит специфическую классификацию, считая, что есть ситуации, когда конфликт возникает исключительно из агрессивных импульсов, ищущих выхода независимо от их объекта, а выбор последнего является случайным. В таких ситуациях ограничений не существует, поскольку важно не достижение результата, а скорее выражение агрессии. По мнению Л. Козера, «в этом разделении конфликта как средства и как цели самой по себе содержится критерий различения между реалистическим и нереалистическим конфликтом» [4; С. 71]. Так политические конфликты, возникающие из-за неудовлетворенности специфических требований в рамках отношений и ожидаемых выгод политических акторов и направленные на предполагаемый фрустрирующий объект, могут считаться реалистическими конфликтами в той мере, в какой они являются средствами достижения определенного результата.
Нереалистические конфликты, с другой стороны, хотя также предполагают взаимодействие между несколькими политическими акторами, порождены не антагонизмом целей участников, а необходимостью разрядки, по крайней мере, у одного из них. В этом случае выбор соперника не связан напрямую ни с проблемой, по которой идет спор, ни с необходимостью достижения определенного результата. Кроме того, завершающиеся конфликты, предполагающие обоюдное усилие конфликтующих сторон, «можно классифицировать в соответствии со степенью их нормативной регуляции. На одном конце континуума можно поместить полностью инситуционализированные конфликты (типа дуэли), тогда на его противоположном конце окажутся абсолютные конфликты, цель которых состоит не во взаимном урегулировании спора, а в тотальном истреблении противника. В конфликтах второго типа согласие сторон сведено к минимуму, борьба прекращается только в случае полного уничтожения одного или обоих соперников» [4; С.187]. Считаю, что политические конфликты могут размещаться на всем отрезке континуума нормативной регуляции. Но почти всегда они демонстрируют тяготение к серединному значению обозначенного континуума.
Как установлено Л. Козером, корректирующим тезисы Г. Зиммеля, конфликт осуществляет группосозидающую функцию, находящую свое выражение в установлении и поддержании самотождественности и границ обществ и групп; в упрочении и подтверждении идентичности группы и сохранении ее границ в отношении окружающего социума. «Характерные структуры враждебности и взаимные антагонизмы помогают сохранить социальные разделения и системы стратификации. Такие устойчивые структуры антагонизмов предотвращают постепенное размывание границ между группами в социальной системе и закрепляют определенное положение различных подсистем внутри системы в целом» [4; С.58]. Политический конфликт, зачатый в условиях социальной дифференциации, в своем развитии заставляет широкие социальные массы искать своих официальных представителей, которые страждут мобилизации посредством номинации. Как только формируется особый политический актор, начинается установление границ через известные идентификационные механизмы «друг — враг» и «свой — чужой», при этом все общество проникается идеологическим духом конкуренции. В таких условиях и речи быть не может о статичности социальных отношений, культура переживает свой бум. Если широкие социальные массы превращаются в потребителей политических продуктов, то политические акторы, сформированные легально или легитимно, выходят на политическую сцену, переживают мгновения творческого взлета. Образно выражаясь, легкие общества втягивают свежий политический воздух.
Завершение функционального образования политических акторов детерминирует внутригрупповую борьбу, которая, при определенных условиях, является самой ожесточенной. Здесь Л. Козер выдвигает тезис, согласно которому «отсутствие конфликтов нельзя рассматривать как показатель прочности и стабильности отношений. Для стабильных отношений может быть характерным именно конфликтное поведение. Близость отношений создает почву для частых конфликтных ситуаций, но если стороны чувствуют напряженность своих отношений, они будут избегать конфликтов, опасаясь полного разрыва. Поскольку близкие отношения характеризуются скорее частыми конфликтами, чем накоплением враждебности и амбивалентности, частоту конфликтов, (если, конечно, они не затрагивают базового консенсуса) можно считать показателем стабильности этих отношений» [4; С.109]. Действительно, конфликтное отношение между составными частями политического актора, при перераспределении статусов и ролей, которое является перманентным, вполне обычно. Именно внутренние распри позволяют опредметить истинные притязания представителей политического актора, на основании чего можно сформировать оптимальные условия для их профессионального позиционирования на политическом рынке. Только покушение на высшие статусы и роли, угрожающее базовому консенсусу, на основе которого существует политический актор, может предвосхитить кризис, разрушающий политическую целостность.
По мнению Л. Козера, «во вторичных отношениях, где изначально в силу сегментарной вовлеченности участников можно ожидать относительно меньшей напряженности конфликтов, наличие конфликта может рассматриваться как показатель действия балансировочного механизма» [4; С.109 — НО]. Выяснение профессиональных отношений внутри политического актора влечет за собой осознание необходимости противоборства с некими конкурентами, претендующими на те блага, которые уже освоены. Чтобы постоянно поддерживать дух противоречия своих сторонников политическими акторами, ведется поиск внешней угрозы, при этом происходит избавление от неугодных путем их облечения в образ «козлов отпущения», побиваемых всеми, кто хочет остаться в составе конкретного политического актора. «Жестко организованные борющиеся группы могут заниматься поиском врагов с обдуманным намерением или ради инстинктивного стремления сохранить единство и внутреннюю сплоченность. Такие группы могут ощущать внешнюю угрозу, хотя в реальности ее не существует. При условиях, которые еще должны быть изучены, вымышленная угроза выполняет те же самые интегративные функции, что и реальная угроза» [4; С.136].
Для того, чтобы политические акторы не утратили своей функциональности, им нужна постоянная активность. В противном случае, могут быть упущены рычаги перераспределения материальных и духовных благ, необходимые для решения насущных проблем, ведущего к достижению политических целей. Те, кто занимает руководящие статусы и исполняет ведущие роли, оказываясь перед угрозой потери лояльности, вынуждены оправдывать свое положение. То же можно сказать о внешней ориентации конкретного политического актора. «Обретение внешнего врага или его изобретение усиливает социальную сплоченность, угроза которой исходит изнутри группы. Сходным образом, поиск или изобретение внутреннего диссидента служит сохранению структуры, испытывающей угрозу извне. Такие механизмы создания «козлов отпущения» действуют в особенности в тех группах, структура которых препятствует проявлению внутреннего реалистического конфликта» [4;С. 136-137].
В зависимости от ситуации и личных характеристик участников политического процесса можно говорить о вариативности выбора угрозы, который определяется границами сущего или должного. «Существуют подвижные границы между преувеличением реальной угрозы, привлечением реального врага и полным измышлением угрожающей силы» [4; С. 137]. Важно, что именно эта функция политического конфликта заряжает энергией всю политическую систему общества. От того, каким образом, реальным или фантастическим, выявляются угрозы, зависит и адекватность подбора средств и методов их преодоления. Что напрямую детерминирует сущность политической системы в ее направленности на изменение или сохранение уровня материального и духовного состояния широких социальных масс, не входящих в состав политического актора. Более того, она, в своем большинстве, может и не доверять свои политические интересы, но все равно будет подвержена легальному воздействию. Здесь заходит речь о явлении «общенационального консенсуса», которое постоянно должно учитываться теми, кто определяет образ «врага». Ибо в случае преувеличения опасности, исходящей от реального «врага», общество может перегреться, а в случае постоянного выдумывания «врага» — впасть в кризис идентичности, так как утратится способность оценивать окружающий мир иначе как противный общественным интересам.
Естественна и функция политического конфликта, определяемая как взаимосвязь между различными политическими акторами. Известно, что история становления современной политики прошла этап кровопролитных войн и физических устранений конкурентов. Нынешняя политика, строящаяся на основе необходимости создания условий для примирения несовместимых социальных интересов, дистанцируется от прямого устранения соперников, имеет институциональный характер. Что позволяет измерять собственные и чужие силы через цивилизованное взаимодействие, а не через иррациональную агрессивность. «Конфликт заключается в испытании сил противоборствующих сторон. Урегулирование между ними возможно только в том случае, если каждая из них осознает относительную силу обеих сторон. Однако, как это не парадоксально, подобное знание достижимо, как правило, только через конфликт, поскольку не существует других механизмов оценки их сил. Следовательно, борьба может быть важным способом избежать нарушений у равновесия, благодаря изменению основ силовых отношений» [4; С. 166]. Политический конфликт конструирует связи между соперниками следующими способами: «он создает и изменяет общие нормы, необходимые для перестройки отношений; он приводит к тому, что каждая сторона конфликта в случае примерного равенства сил предпочитает, чтобы противник был сходен с ней по структурной организации, что уравняло бы их в отношении техники конфликта; он дает возможность переоценить соотношение сил соперников и тем самым служит в качестве уравновешивающего механизма, позволяющего сохранять и укреплять общество» [4; С. 166].
Интегративное проявление свойств политического конфликта, кроме того, что находит свое выражение во взаимосвязи политических акторов, заключается в поиске и выборе союзников. «Борьба может объединить разобщенных во всех прочих отношениях людей и группы. В результате конфликта, где затрагиваются прежде всего прагматические интересы его участников, возникают коалиции и временные ассоциации, а не постоянные и сплоченные группы. Подобные альянсы появляются скорее в гибких структурах, чем в жестких, поскольку в жестких обществах конфликты подавляются, а если вырываются наружу, то принимают более интенсивный и, следовательно, более идеологизированный характер. Коалиции и ассоциации придают структуру индивидуалистическому обществу и предохраняют его от атомистической дезинтеграции» [4; С. 178]. Такая функция проявляется особенно ярко там, где на смену антагонизму, через политический конфликт, приходит консенсус по базовым ценностям. В случае возникновения рецидивов внешней угрозы, через осознание необходимости обороняться, между политическими акторами возникает минимальный уровень интеграции. Когда речь идет об инстинктивном самосохранении, бывшие оппоненты готовы жертвовать личными амбициями, делясь объемом полученных полномочий, для продолжения профессиональной деятельности. Даже принципиальные культурные различия могут уступать перед натиском сиюминутной необходимости. «Чем больше объединяющиеся элементы разнятся по своей культуре, тем меньше у них общих интересов. Именно потому, что объединение не основывается на изначальной общности интересов, его форма и смысл будут ограничиваться соответственно коалицией и конкретной злободневной целью» [4; С.178].
Концептуальное воззрение на природу политического конфликта в его функциональном выражении не исчерпывается изысканиями Л. Козера. Во всем своем многообразии функциональная динамика становится очевидной при дополнительной апелляции к теории Р. Дарендорфа.
Понимая под социальным конфликтом «любое отношение между элементами, которое можно охарактеризовать через объективные («латентные») или субъективные («явные») противоположности» [3; С.141], Р. Дарендорф предпринимает критику функционализма в том его варианте, который предлагали Т. Парсонс и Р. Мертон, — отчасти Л. Козер. Ученый выдвигает тезис, согласно которому «постоянная задача, смысл и следствие социальных конфликтов заключается в том, чтобы поддерживать изменения в глобальных обществах и их частях и способствовать этим изменениям». Если угодно, изменения можно было бы назвать «функцией» социальных конфликтов. И все же понятие функции применено здесь в совершенно нейтральном смысле, то есть без всякой соотнесенности с «системой», представляемой как равновесная. Последствия социальных конфликтов невозможно понять с точки зрения социальной системы; скорее, конфликты в своем влиянии и значении становятся понятными лишь тогда, когда они соотносятся с историческим процессом в человеческих обществах. В качестве одного из факторов вездесущего процесса социальных изменений конфликты в высшей степени необходимы. Там, где они отсутствуют, подавлены или же мнимо разрешены, изменения замедляются и сдерживаются. Там, где конфликты признаны и управляемы, процесс изменения сохраняется как постепенное развитие. Но в любом случае в социальных конфликтах заключается выдающаяся творческая сила общества. И как раз оттого, что конфликты выходят за рамки наличных ситуаций, они служат жизненным элементом общества — подобно тому, как конфликт вообще является элементом всякой жизни» [2; С.370]. Вопреки общепринятому словоупотреблению, происходит размежевание «означаемого» и «означающего». Конфликт признается как ни в коем случае не насильственное явление.. Хотя он пропитывает всю материю социального порядка, которая, благодаря этому, получает импульсы развития. Признавая, что в техническом развитии заключается один из факторов социальных изменений, Р. Дарендорф не считает его единственно важным. «По меньшей мере, столь же важен здесь тот своеобразный социальный факт, что все общества непрерывно порождают в себе антагонизмы, которые возникают не случайно и не могут быть устранены по произволу. Взрывчатый характер социальных ролей, оснащенных противоречивыми ожиданиями, несовместимость значимых норм, региональные и конфессиональные различия, система социального неравенства, называемая нами расслоением, а также универсальные барьеры между господствующими и подвластными образуют социальные структурные элементы, необходимо приводящие к конфликтам. Но от таких конфликтов всегда исходят мощные импульсы, направленные на темп, радикальность и направление социальных изменений» [2; С.371-372].
Взаимное отношение между конфликтом и изменением, представляются очевидным. Что позволяет рефлексировать противоречие между правительством и оппозицией. «Ради простого сохранения наличной системы хватило бы одной группы. Если бы оппозиция была бы всего лишь патологическим элементом и фактором нестабильности, она оказалась бы излишней. Однако же очевидный смысл противоположности между правительством и оппозицией состоит в том, чтобы поддерживать жизнь в политическом процессе, разведывать новые пути в противоречиях и дискуссиях и тем самым сохранять творческий характер человеческих обществ. То же касается конфликтов в экономической сфере, а также и в юриспруденции и во всех остальных организациях и институциях. Итак, смысл и последствия социальных конфликтов заключаются в том, чтобы поддерживать исторические изменения и способствовать развитию общества» [2; С.372]. Именно такое функциональное определение имеет иные предпосылки, нежели структурно-функциональная теория. Где социальная система служит конечным отправным пунктом анализа, а ее динамика исчерпывается равновесными процессами. Вдобавок к этому, элементы системы обладают функциями в той мере, в какой способствуют равновесному функционированию целого. А вот тезис о том, что последствия политических конфликтов заключаются в поддержании исторических изменений; предполагает принятие принципа неопределенности будущего, в соответствии с которым всякое общество в любое время может претерпеть изменения. Сами конфликты не являются причинами социальных изменений. Они есть некоторые из факторов, которые определяют формы и размеры изменений. Поэтому их следует понимать лишь в контексте исторической модели общества.
В самой основе структурного функционализма лежит прямая аналогия между живым организмом и искусственным обществом, представляющим собой некую систему. Структурно-функциональная теория позволяет трактовать различные конфликты и изменения как «патологические отклонения от норм равновесной системы». Для представленных рассуждений Р. Дарендорфа, «напротив того, стабильность и застой характеризуют общественную патологию» [2; С.373]. Если в ортодоксальном функционализме проблематика конфликта остается явлением сложно интерпретируемым, то теоретический подход, обозначенный Р. Дарендорфом, представляется рентабельным для анализа функций специфических политических конфликтов, характерных для эпохи постмодерна. Поэтому она нуждается в пояснениях с позиций социальной философии. «Если же мы будем понимать структурно-функциональную модель общества (в интерпретации, осознанно отклоняющейся от научной интерпретации этой модели), как нормативную, то есть спросим, как жилось бы в функциональной социальной системе, то в этой модели сразу же обнаруживается ее наихудшая сторона. Равновесная функциональная система как идеальное представление — ужасная мысль. Это будет общество, где каждый и все имеет закрепленное за собой место, играет собственную роль, выполняет собственную функцию; общество, где все идет как по маслу, и поэтому ничто и никогда не нуждается в изменении; раз и навсегда правильно упорядоченное общество. Поскольку структурно-функциональное общество таково, оно совершенно не нуждается в конфликтах». С другой же стороны, поскольку ему неведомы конфликты, оно напоминает ужасную картину совершенного общества. Пусть такая модель сходит за продукт утопических фантазий, в качестве программы или идеологии реальных отношений она может иметь лишь нетерпимые последствия. Если утопия реализуется, то она всегда будет тоталитарной; ибо лишь тоталитарное общество знает де-факто — во всяком случае мнимо знает, — то всеобщее согласие и единство, ту самую одинаковость равного, которое характеризует совершенное общество. Кто хочет достигнуть общества без конфликтов, тому придется добиваться этого посредством террора и полицейского насилия, ибо сама мысль о бесконфликтном обществе есть акт насилия по отношению к человеческой природе» [2; С.374].
Подтверждение этого тезиса Р. Дарендорфа находит свое выражение в теоретико-познавательном положении постмодернистской парадигмы. «Совершенное человеческое общество предполагает возможность, что как минимум один человек способен познать совершенное во всей его полноте. Оно предполагает определенность. Но ведь существует, по меньшей мере, убедительная философская гипотеза, что конституционально мы живем в мире неопределенности, то есть, что ни один человек не в состоянии дать на все вопросы раз и навсегда правильные ответы. Что бы мы ни могли высказать — о мире, о человеческом обществе, об острых проблемах внешней и внутренней политики — снабжено критической оговоркой «насколько нам известно» или «насколько мы в состоянии познать». Нам всегда недостает информации, чтобы что-либо знать с уверенностью; нам всегда не хватает познавательной мощи, чтобы постигнуть суть вещей обязывающим образом. Мир даже может быть совершенным и нести в себе возможность определеленности, люди уже по своей природе слишком несовершенны для обретения такой определенности» [2; С. 374-375]. Проблематизируя политический конфликт, не следует пытаться выработать один единственный аналитический вариант его динамического развития. Дискурсивные практики политических акторов, намеренно вводимые и фиксируемые в информационное пространство, могут находиться в явной противоположности с не дискурсивными практиками, не опредмеченными публичным образом. Рентабельно теоретическое начертание нескольких динамических векторов политического конфликта с соответствующими их целям функциями. В качестве критерия можно избрать степень и интенсивность их влияния на политических акторов и широкие социальные массы в их тесной взаимосвязи друг с другом. Причем, исторически горизонты такой прогностической деятельности не следует отодвигать на немыслимые расстояния, так как здесь и сейчас политической неопределенности гораздо больше, чем там и тогда.
Вместе с тем и на основании этого, «неопределенностью человеческого существования в мире можно охарактеризовать антропологический смысл конфликта в обществе, но также его подробности. Поскольку никто никогда не знает всех ответов, любой ответ может быть правильным лишь частично и только в заданное время. Так как мы не можем знать совершенное общество, человеческое общество должно быть историчным, то есть постоянно стремиться к новым решениям. Из-за того, что в историческом обществе то, что правильно сегодня, завтра может (а, вероятно, даже и должно) стать неправильным, и поскольку в неопределенном мире ответ одного не может быть правильнее, чем ответ другого, всякий прогресс зиждется на многообразии и противоречивости человеческого общества, то есть на том, чтобы наперекор нормам и группам находить «разовое» приемлемое решение, чтобы тут же его снова критически релятивизировать. В этом смысле конфликт и изменения, многообразие и история основаны на конститутивной неопределенности человеческого существования» [2; С.375]. Не следует превращаться в жертву когнитивного заблуждения. Время бежит вперед, — и хочется верить, что все политическое в нем также бежит вперед, а функции политического конфликта являются следствием его поступательного развития. Такова видимость, способная соблазнить даже самых рассудительных исследователей политики. Политический конфликт не обязательно есть движение вперед по сравнению с конфликтной ситуацией. Неурегулированный конфликт есть шаг назад по сравнению с его эскалацией. При безответственном обращении с политическим конфликтом ожидаемый от него функциональный потенциал может превратиться в разрушителя исторического инстинкта, влекущего к великой организации общества.
«Однако же среди этих условий конфликт и изменения являются чем-то гораздо большим, чем необходимое зло. Если справедливо, что наше существование в этом мире характеризуется неопределенностью; если, следовательно, человек в качестве общественного существа всегда в то же время представляет собой существо историческое, то конфликт знаменует большую надежду на достойное и рациональное освоение жизни. И тогда антагонизмы и конфликты предстают уже не как силы, которые достигают «разрешения» ценой взаимного снятия, но они сами формируют человеческий смысл истории: общества остаются человечными обществами в той мере, в какой они объединяют в себе несовместимое и поддерживают жизненность противоречий. Не утопический синтез, а рациональная антиномия, не гармония бесклассового «окончательного» общества, где Мировой Дух возвращается к самому себе, а одновременно и преодоленные, и сохранившиеся в правилах игры противоречия между нормами и интересами образуют реальный шанс той исторической эпохи, в которой (не без иронии и, разумеется, с критическими оговорками) можно стремиться к «вечному миру» [2; С.375-376].
Таковы основополагающие начала и руководящие идеи, которые можно заложить в основу исследования функций политических конфликтов, что позволит избежать давящего плюрализма многообразия теорий и концепций. Пусть не смущает то, что политический конфликт, соотнесенный с социальными концепциями Л. Козера и Р. Дарендорфа, представляется явлением, при должном обращении с ним, способным приносить благо всем частицам, из которых состоит конкретное общество. Все зависит от активных людей, способных совершать социально ответственные поступки, помня не только об эгоистических побуждениях, но и о страстях и страданиях широких социальных масс.
Автор: Меркулов А.А.
Литература:
- Глухова А. В. Политические конфликты: основания, типология, динамика (теоретико-методологический анализ) / А. В. Глухова. М.: Эдиториал УРСС, 2000.-280 с.
- Дарендорф Р. Тропы из утопии / Р. Дарендорф. Пер. с нем. Б. М. Скуратова, В. Л. Близнекова. — М.: Праксис, 2002. — 536 с. — (Серия «Образ общества»).
- Дарендорф Р. Элементы теории социального конфликта / Р. Дарендорф // Социологические исследования. — 1994. — № 5. — С. 142-147.
- Козер Л. Функции социального конфликта / Л. Козер. Перевод с англ. О. А. Назаровой — М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 2000. — 208 с.
- Панарин А. С. Философия политики. Учебное пособие для политологических факультетов и вузов / А. С. Панарин. — М.: Новая школа, 1996. — 424 с.