В наши дни всё актуальнее становится вопрос о социальных истоках радикальной интеллигенции, так как данная социально-психологическая группа на протяжении почти 200 лет является активным участником духовной и даже политической жизни российского общества. Её участие не всегда является благотворным, но его значение никем не оспаривается. Выражается же оно в следующем. Радикальная интеллигенция беспрестанно вмешивается в процесс духовного производства, предлагая обществу весьма своеобразный духовный продукт. Идеи, которые радикальная интеллигенция генерирует и распространяет, почти всегда являются утопическими проектами любого содержания, но любой направленности. Однако, основываясь на своих проектах, интеллигентские радикалы всегда вступают в конфронтацию с государством. То есть, вдохновляясь революционно демократическими лозунгами, народовольцы напали на царя, исходя из марксистских посылок, большевики совершили революцию, опираясь на идеалы либерализма, диссиденты противостояли советскому режиму. В наши дни радикальная интеллигенция анархического и либерального направлений продолжает конфронтацию с государством. Многие исследователи задаются вопросом о сущности этой социально-психологической группы, устремления которой не может изменить ни время, ни перемена политического режима. Но многочисленные исследования данной проблематики приводят к очень противоречивым результатам. Потому мы полагаем, что необходимо рассмотреть социальные истоки радикальной интеллигенции, и тогда станет возможно определить действующие мотивы поведения данной социально-духовной группы. Духовным предпосылкам мировоззрения радикальной интеллигенции посвящено достаточно работ. Мы же сделаем попытку определить её социальные основания. Как она возникла и какие социальные процессы обусловили специфику её мировоззрения?
Вместе с большинством исследователей например, К. Марксом и М. Вебером) мы признаём, что социальное бытие той или иной группы во многом определяет её мировоззрение. Влияние духовных факторов на формирование мировоззрения той или иной социальной группы нами не оспаривается, но в данной статье мы его рассматривать не будем.
Интеллигенция в общем и радикальное её крыло в частности являются продуктом городского общества, которое само по себе уже вторично по отношению к обществу традиционному, аграрному. Как полагает М. Вебер «О «городе» в экономическом смысле мы будем говорить лишь в том случае, если местное население удовлетворяет существенную часть своего ежедневного экономического спроса на местном рынке, притом в значительной части предметами, произведёнными или приобретенными для сбыта (здесь и далее курсив автора) населением местным же или ближайшей округи»[1]. То есть горожане не производят всего, что им необходимо и живут за счёт торговли, посредничества и т.д. Это делает возможным существование социальных групп, напрямую не связанных с процессами материального и духовного производства. Сюда мы можем отнести торговцев, но не только. Например, городская голытьба не задействована в производственном процессе, в распределении материальных и духовных благ она так же участвует скорее случайно, нежели целенаправленно, но при этом полноценно включена в процесс потребления. Вебер даже выделяет такой тип города, как «citystadt», то есть «торговый город», где вообще нет никакого производства, но, разумеется, не все жители заняты в сферах торговли и обслуживания.
Если в традиционном обществе могут гармонично жить лишь те люди, которые заняты в производительном труде (не важно, какие ценности они производят: материальные или духовные), то есть причастны к культуре своего общества, то в рамках городского общества вполне могут существовать социальные группы, к производству непосредственно не относящиеся. Им нет нужды должным образом приобщаться к нормам культуры страны обитания, так как они в скором времени начинают жить в рамках собственной, городской культуры. Это не культура городских производителей (ремесленников, пролетариата, деятелей искусства, духовенства), а духовная жизнь маргиналов. В рамках культуры, связанной с действием, с производством, далеко не каждый может быть одержим утопическими проектами, так как практическая сторона жизни заставляет смотреть людей на вещи реально. В рамках же городской культуры, а точнее той её искусственной ниши, к которой практика не имеет отношения, любой желающий может вообразить себе что угодно и даже требовать от жизни изменений в унисон его представлениям о ней. Ведь если человек не связан с практической деятельностью, то он не имеет возможности проверить свои идеи в действии. При этом мы сразу же разграничиваем социальные группы буржуазии (торговцев) и интеллигенции, так как представитель торгового сословия всё-таки вынужден иметь чёткое представление о реальном положении дел. Ведь его доход, а подчас и сама жизнь, тесно связаны со спросом и предложением, которые неотделимы от жизненной практики производителей и потребителей. Интеллигенция же почти не торгует, а производит духовный продукт скорее по добровольному желанию, чем по необходимости. Потому она не интересуется жизненной практикой остального общества.
Поскольку рассматриваемый нами носитель утопического мировоззрения регулярно не вовлечён ни в какие действия, которые могли бы подтвердить или опровергнуть его притязания на реформацию общества, постольку он превращается в мечтателя, который воспринимает окружающий мир крайне негативно, так как реальность почти никогда не соответствует его ожиданиям.
Эту особенность представителей городской культуры отметил ещё О. Шпенглер: «Сюда прибавляется всеобщий страх перед действительностью. (…) Это душевная слабость позднего человека высоких культур, который в своих городах отрезан от крестьянина, живущего на родной почве, и тем самым от естественного переживания судьбы, времени и смерти. (…) Он прячет, подобно смешной птице страусу, свою голову в надежды, в идеалы, в трусливый оптимизм: это так, но так не должно быть, следовательно, это другое. (…) Города больше не выносят действительности. Они заменяют факты идеальной картиной будущего – хотя история никогда ещё не заботилась о желаниях людей: ни кисельных берегов для маленьких детей, ни мира во всём мире и рая для рабочих – у взрослых»[2].
Радикальный интеллигент мечтает переустроить мир по своим меркам, так как наличный мир, не соответствующий его представлениям, вызывает у мечтателя дискомфорт. Однако почти никогда у него это не получается, так как реальность самодостаточна, и любой, живущий в её рамках, вынужден считаться с её принципами. Но представитель той ниши городского общества, которая непосредственно с производственной деятельностью не связана, которая является надстроечной, искусственной, зачастую реальность просто не знает. Поэтому в его мировоззрении могут доминировать любые взгляды, ведь они никак не проверяются на практике. Причем из-за отсутствия проверки, эти идеи почти всегда будут идти в разрез с действительностью. Например, представитель радикальной интеллигенции либерального толка П.И. Новгородцев весьма самокритично пишет: «Поскольку разум человеческий, увлекаясь силой своего движения, приходит к самоуверенному сознанию, что он может перестроить жизнь по-своему и силой человеческой мысли привести её к безусловному совершенству, он впадает в утопизм, в безрелигиозное отщепенство и самопревознесение. Движение сознания, критикующего старые устои и вопрошающего о правде установленного и существующего, есть необходимое проявление мысли и великий залог прогресса. (…) Но когда, увлекаясь своим полётом, мысль человеческая отрывается от своих жизненных корней (курсив мой – С.С.), когда она стремится сама из себя воссоздать всю действительность, заменив её органические законы своими отвлечёнными требованиями, тогда вместо того, чтобы быть силой созидательной и прогрессивной, она становится началом разрушительным и революционным»[3].
П.И. Новгородцеву вторит О. Шпенглер, описывающий своих соотечественников-реформаторов времён Веймарской республики: «Слово «рационализм» знакомо каждому, но кто знает, что оно означает? Это высокомерие городского духа, лишённого корней, не руководимого никаким сильным инстинктом, с презрением относящегося к полнокровному мышлению прошлого и мудрости целых поколений крестьян. Это время, когда каждый умеет читать и писать и поэтому желает говорить обо всём, что якобы понимает лучше других. Этот дух одержим новыми понятиями – богами этого времени, и этот же дух критикует мир: мол, он никуда не годится, мы можем сделать лучше, вперёд, предложим программу лучшего мира!»[4].
С точки зрения отечественных исследователей, интеллигенция вообще и радикальная интеллигенция в частности появляются во время реформ Петра I. При этом интеллигентские радикалы, увлечённые западными идеями, чувствуют себя в русском обществе неуютно и почти на сто лет замыкаются в масонских ложах Москвы и Санкт-Петербурга. В это же самое время нерадикальные интеллигенты активно участвуют в духовной жизни страны. Замечательной иллюстрацией их труда может служить философия Феофана Прокоповича. Он, безусловно, был знаком с западными идеями, но создал свою, оригинальную философскую концепцию. Наряду с ним жили и творили такие интеллектуалы как Г.П. Теплов и М.В. Ломоносов. Радикальные же интеллигенты в лице А.П. Радищева и Н.И. Новикова предпочитали устраняться от жизненной практики в масонских ложах, где проявляли себя исключительно как «пишущая группа». Достоверно неизвестно, в какой именно ложе состоял Радищев, но Новиков принадлежал к ложе «Астрея». Вероятно, для русских радикальных интеллигентов эти общества были тем, чем для французских революционеров той же эпохи служили салоны и парижская масонская ложа «Grand Osten». Тогда в России интеллигентские радикалы ещё не вышли на арену имперской духовной жизни, да и численность их была невелика.
Вопрос о связи радикальной интеллигенции с масонством очень важен. Активизация и численный рост радикальной интеллигенции, как уже говорилось выше, был связан с отменой крепостного права и смягчением сословных барьеров в середине XIX века. Тогда в ряды в её ряды буквально хлынул поток получивших университетское образование разночинцев, людей, не связанных между собой единой традицией и социальным происхождением. Расплывчатая формулировка «разночинцы» никак не выражает социального многообразия членов этой группы. Вероятно, в связи с действием «закона социальной решётки» к радикальной интеллигенции присоединились именно те разночинцы, взгляды которых во многом совпадали с мировоззрением московских и санкт-петербургских масонов. Количественный рост радикальной интеллигенции привёл к качественным изменениям, ведь в её рядах теперь оказались не только рантье из числа непредприимчивых помещиков и столичные публицисты, но и множество деятельных, во многом нуждающихся людей, привыкших добиваться желаемого любыми средствами. Так активность интеллигентских радикалов стала распространяться не только на письменную деятельность, но и на воплощение своих идей в жизненную практику. Можно предположить, что первыми представителями русской радикальной интеллигенции, перешедшими от слов к действиям, были декабристы. Это наглядный результат членства в преимущественно однородных в социальном плане масонских ложах армейских офицеров. То есть в ситуации, где А.П. Радищев и Н.И. Новиков только излагали свои взгляды, П.И. Пестель и Н.М. Муравьёв предприняли попытку внедрить эти проекты в жизнь и не остановились даже перед насильственными методами. Так радикализм перешёл в экстремизм, который и вылился в вооружённое выступление. Восстание 14 декабря 1825 года было своеобразным прологом к началу практической деятельности радикальной интеллигенции. Могут возникнуть возражения, что те радикальные интеллигенты, которых мы назвали, по происхождению принадлежали к сословию дворянства. Но ведь одним из признаков радикальной интеллигенции является общность мировоззрения при различном социальном положении. К тому же, дворянское происхождение вовсе не закрывало путь в интеллигентские круги. Как пишет В.К. Кормер: «В самом деле, когда интеллигенция появилась первый раз на исторической арене, в сороковых-пятидесятых годах прошлого (XIX – С.С.) века, в России имелось приблизительно следующее социальное деление: №1 – дворянство, которое в свою очередь распадалось на: 2 – бюрократию, и 3 – земство; затем, собственно, 4 – интеллигенция, возникшая из деклассировавшихся дворян и разночинцев (курсив мой – С.С.);…»[5]. Кормер допускает неточность: земства возникли только после реформы 1861 года. Однако это не отменяет правоты его слов. Численный рост интеллигентских радикалов после отмены крепостного права сделал возможным «хождение в народ», терроризм, а затем и возникновение партий радикальной направленности (РСДРП (б), партия эсеров и т.д.).
Попытка построения бесклассового общества и связанная с индустриализацией урбанизация советских лет окончательно уничтожили правовые и этические барьеры между социальными группами и вызывали приток в города новой волны населения. С одной стороны, пропаганда пролетарского образа жизни делала положение интеллигенции духовно неуютным, но, с другой стороны, эта же пропаганда добавляла интеллигентам непримиримости и буквально ставила их на позиции либерального радикализма. В годы перестройки интересы стремительно воскресшей буржуазии и радикальной интеллигенции либерального течения совпали, и интеллигентские радикалы, едва ли не впервые за свою двухсотлетнюю историю, получили финансовую поддержку со стороны частного капитала. Именно поэтому большинство из них сделалось «певцами рыночной экономики», «американского образа жизни» и идеала «self-made men».
Итак, в данном исследовании нами доказано, что русская радикальная интеллигенция является продуктом городского общества. Именно с этим связан феномен её духовного отщепенства от русского общества. Торговый город, представляющий собой место распределения материальных и духовных благ, позволяет существовать социальным группам, к производству не относящимся, но исправно потребляющим. Некоторые из них принимают участие в распредели и в этом заключается их роль в экономической и общественной жизни страны (например, буржуазия). Другие пытаются перераспределять материальный и духовный продукт, не будучи при этом задействованы ни в его производстве, ни даже в официальном распределении. К этим общностям мы можем отнести преступность и радикальную интеллигенцию. Последняя вольно или невольно подводит духовную базу под деятельность первой. Но при этом радикальная интеллигенция представляет собой большую угрозу для общества, нежели уголовная преступность. Ведь, являясь «пишущей группой», интеллигентские радикалы имеют возможность тиражировать, а порой и навязывать свои идеи. Но эти идеи, в следствие отрыва своих создателей от жизненной практики общества, являются утопическими и в практику воплотиться принципиально не могут.
Авторы: Сулимов С.И., Киреев В.К.
Литература:
- Вебер М. Город / М. Вебер. – Пг.: Наука и школа, 1923. – 136 с.
- Кормер В.К. Двойное сознание интеллигенции и псевдо-культура /В.К. Кормер/ Крот истории или революция в республике S=F. – М.: Традиция. 1997. – 288 с.
- Новгородцев П.И. О путях и задачах русской интеллигенции // Антология: Интеллигенция. Власть. Народ. – М.: Наука, 1993. – 336 с.
- Шпенглер О. Годы решений /О. Шпенглер. — Екатеринбург: У-Фактория, 2007. – 224 с.
Примечания:
[1] Вебер М. Город / М. Вебер. – Пг.: Наука и школа, 1923. – С. 7.
[2] Шпенглер О. Годы решений /О. Шпенглер. — Екатеринбург: У-Фактория, 2007. – С. 18-19.
[3] Новгородцев П.И. О путях и задачах русской интеллигенции //Антология: Интеллигенция. Власть. Народ. – М.: Наука, 1993. – С. 228-229.
[4] Шпенглер О. Годы решений /О. Шпенглер. — Екатеринбург: У-Фактория, 2007. – С. 20.
[5] Кормер В.К. Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура /В.К. Кормер. — Крот истории или революция в республике S=F – М.: Традиция, 1997. – С. 219.