Воронежская деревня в полной мере испытала на себе действие драматических катаклизмов, которыми так изобиловала история России первой трети 20 века. Огромное влияние на экономику, социальную структуру общества и его культурные нормы оказали такие факторы, как революции 1905-1907, 1917 годов, первая мировая и гражданская войны, антисоветские мятежи, голод 1921 года, отделение церкви от государства и т.д. Тем самым были подготовлены условия для грядущей «бытовой революции» с сопутствующим ей разрушением прежних обычаев и устоев. Хотя в деревне интенсивность изменений в образе жизни по сравнению с городом была на порядок ниже, эрозия традиционных ценностей не могла не коснуться крестьянства. Воронежская губерния представляла собой типично аграрную область, где промыслы не получили значительного развития, а подавляющую часть населения составляли крестьяне, занимавшиеся преимущественно земледелием. Немаловажно и то обстоятельство, что это была зона активного взаимодействия русского и украинского этносов, православных, старообрядцев и сектантов. В воронежской деревне в рассматриваемый период старые формы быта соседствовали с новыми явлениями.
По-видимому, сосуществование взаимоисключающих «культурных образцов» породило противоречивость оценок того, что происходило. Для одних наблюдателей было очевидно быстрое умирание «живой старины», сторонников коренных перемен беспокоило господство традиции. Основные постулаты большевистской идеологии разделялись далеко не всеми деревенскими жителями. Эмансипация женщин, культивирование атеизма, попытки противопоставить молодёжь старикам не встречали особого энтузиазма в крестьянской среде.
Традиционная культура отвергала радикальный разрыв с прошлым, но не могла остановить возникновения новых форм поведения, новых способов организации быта. Около десяти лет посвятила писательница Елизавета Милицына поискам ответа на то, как приживались нововведения, привнесённые революцией в воронежскую деревню.
Её вкладом в изучение деревенского быта 1920-х годов можно считать создание базы данных по различным аспектам повседневной жизни воронежского крестьянства. Личный архив Е. Милицыной содержит большое количество материалов за 1905 -1930 годы. В его составе записи бесед с крестьянами, образцов фольклора, черновики произведений, различные варианты текстов, документы, письма. Первоначальным местом его хранения был Дом-музей И. Никитина, откуда большая часть материалов была в 1939 году передана в Государственный архив Воронежской области и составила фонд И-188.
Родилась Е. Милицына в 1869 году в городе Острогожске Воронежской губернии. Её первые рассказы были опубликованы в 1890-е годы. В своём творчестве она продолжила традиции А. Кольцова, И. Никитина, Г. Недетовского, А. Эртеля, то есть авторов, проявлявших интерес к традиционной культуре, нравам, бытовому укладу, ментальности воронежского крестьянина.
Основной темой произведений Е. Милицыной также была крестьянская жизнь в самых разных её проявлениях от обустройства жилища, взаимоотношений с родственниками, соседями до распределения обязанностей между членами семьи. В послереволюционное время писательница долгое время жила в различных населённых пунктах Воронежской губернии (Шукавка, Ольховатка). Хорошо знала заботы крестьян, сотрудничала с воронежскими периодическими изданиями, являясь селькором «Нашей газеты», «Воронежской коммуны». Одновременно собирала материалы по темам «Современные браки в деревне», «Религия в крестьянстве и остатки идолопоклонства» и другим. Ею были подготовлены к печати рассказы «Красная девка» (ГАВО ф. И-188 on. 1 д.8 лл 33-37), «Наворожила» (Воронежский областной литературный музей, №1719), в которых большое внимание уделяется новой роли женщины, вопросам семьи и брака. Наиболее ценным источником по истории воронежской деревни является очерк «По сёлам ЦЧО с котомкой», ставший плодом командировки Е. Милицыной от Воронежского областного краеведческого музея по северо-востоку области. Поездка продолжалась с 28 августа по 30 октября 1929 года. В ходе её было обследовано более 10 населённых пунктов Воронежского и Нижнедевицкого уездов (Устье, Гремячье, Костёнки, Рудкино, Борщёво, Оськино, Яблочное, Кочетовка, Семидесятное, Истобное, Краснолипье). Впервые этот очерк был опубликован в журнале «Подъём» лишь в 2001 году стараниями научных сотрудников Воронежского областного литературного музея. В основу публикации был положен машинописный текст с авторской подписью, хранящийся в фонде музея. Вероятно, это окончательная авторская редакция.
Есть несколько вариантов текста этого очерка, отличающихся по композиции от напечатанного. Они содержат многочисленные дополнения, расширенные описания обрядов, записи песен, рассказов, что не соответствует жанру очерка, но для нас они представляют особенный интерес, поскольку сохранили многие бытовые подробности, убранные из окончательного варианта. Поэтому при работе над статьёй мы использовали и текст, опубликованный в «Подъёме» за 2001 год, №8 и хранящийся в архиве (И-188 оп.2 д.З лл.29). В ГАВО нам также удалось обнаружить фрагменты подготовительных материалов о современных браках в деревне (И-188 оп.1д.10 лл.1-35; д.12 лл.15-17). Указанные источники позволяют определить круг интересов Е. Милицыной: прежде всего это бытовое православие и народные верования, проблемы семьи и брака, представители власти в деревне. Конечно, с точки зрения современного исследователя записи Е. Милицыной далеко не всегда соответствуют научным требованиям. Редко она указывает фамилию информанта и сведения о нём, порой вообще не ссылается на источники информации, тем не менее накопленные ею наблюдения дают возможность открыть новые грани деревенской повседневности в 1920-е годы.
Отдельные замечания, встречающиеся у Е.Милицыной, позволяют утверждать, что в воронежской деревне 1920-х годов сохранялись отношения зависимости бедных хозяйств от зажиточных. Крепкий хозяин служил объектом восхищения, зависти и злобы одновременно. К нему обращались за помощью при обработке земли. Он мог дать толковый совет, так как лучше других разбирался в действовавших правовых нормах. Его мнение имело вес на общинных сходах. Одной из групп, высказывавших недовольство по поводу того влияния, которым обладали добившиеся экономического успеха крестьяне, были демобилизованные красноармейцы, большей частью сыновья бедняков. Они видели, что лучшие участки земли принадлежат кулакам, а их родители хорошо помнили, как в голодные годы за кормовую свёклу, мякину, муку богатые отбирали у бедняков одежду, сараи, избы. Сельсовет, являвшийся органом административной власти, не обладал эффективными рычагами влияния, поскольку не имел ни своего бюджета, ни каких источников дохода.
Часто «партейные», возглавлявшие сельсовет, поддерживали наиболее зажиточных односельчан. С такого рода фактом Е.Милицыной самой пришлось столкнуться в 1920-м году, когда она приехала в село Шукавку в 75 км от Воронежа заведовать библиотекой. Она вспоминала: «Я вступила в комячейку, но увидела, что шукавские коммунисты ничего общего с коммунистами не имеют. Пережила ужасы убийств на кухне волисполкома, где убивали дезертиров-бедняков, не могущих дать взятки, в то время, как дезертиры из кулаков, откупившись, спокойно проживали дома» (ГАВО, И-188, оп. 1.д.1.п.31). В интерпретации Е.Милицыной психология руководителя сельсовета выглядела следующим образом: «Будем делать хорошо для зажиточных, они будут поддерживать, погуляем на свадьбах и на престольных, наживёшься, но зато ссорит беднота; будешь для бедноты стараться, съедят богачи».
Председатель Гремяченского ВИКа Болотов, используя свой пост в интересах зажиточной части крестьян, справил енотовую шубу. (ГАВО, И-188 оп.1, д.10 л.7об.). Председатель сельсовета в с.Семидесятном занимался расхищением леса, пользовался общественными лугами, спекулировал хлебом, брал взятки. Протест против плохих местных руководителей иногда перерастал в обиду на Советскую власть. Губземотдел добился от общины села Семилук уступки 200 десятин земли под строительство завода в обмен на равноценный участок в с. Никольском, но обещания не сдержал (ГАВО, И-188 оп.1 д.12 л.1об.) Недоверие к политике коллективизации звучало на сходе крестьян с.Яблочного, где присутствовала Е.Милицына. В чём же усматривали неэффективность ведения коллективного хозяйства? Прежде всего в лишении стимула к труду, проявлению инициативы: «Колхоз — это крепостное право: ты работай, а другой будет твой хлеб есть; председатель тот же барин, приказчики-бухгалтера; ты пешечком, а они на автомобилях. Другой мотив, явственно звучавший, — это нарушение привычного уклада жизни. «Лошадь исчезнет, мужик-хозяин уступит место безликому наёмному рабочему, страх перед миром машин». (ГАВО, И-188 оп.2 д.З лл.17,18).
Важной составной частью крестьянского быта в 1920-е годы являлся конфликт на религиозной почве. Враждебное отношение большевиков к православной церкви отталкивало от новой власти значительную часть крестьян, особенно стариков и женщин, хранителей традиции. Укоренённость религии в быту, ритуалы, сопровождавшие человека от рождения до смерти, культ святых, составлявший основу сельскохозяйственного календаря, вносил в жизнь определённый порядок, отказ от которого был чреват самыми негативными последствиями. И это несмотря на сдержанное отношение воронежского крестьянина к религии, на что указывала Е.Милицына. Сельский священник был не очень-то почитаем. Даже среди пожилых крестьян встречалось насмешливое отношение к духовенству, которое зовут на требы, но при этом шутят и подмаргивают: «На наш век дураков хватит». (ГАВО, И-188 оп.1 д.Ю л.7) Получили распространение в этот период анекдоты о святых и духовенстве. С некоторыми из них Е. Милицына встречалась в с. Истобном. Раскол в православной церкви, произошедший в 1922 году, негативно сказался на состоянии паствы. Так называемые «обновленцы» (или «живая церковь»), демонстрируя лояльность к советскому правительству, призывали к ликвидации монастырей, не признавали святости мощей, санкционировали возможность второго брака для священников. Это течение встречало активное сопротивление в крестьянской среде. Оставаясь островком традиционного православия, церковь в селе Семидесятном привлекала прихожан из других сел, так как в ней служили по-старому. В Борщёве женщины выходили с рогачами и кочергами на приехавшего «владыку-живиста». В Катуховке крестьяне выступали против так называемой «живой церкви», требовали от попов службы по-старому, избивая непослушных. Церковный раскол создал благоприятные условия для распространения сектанства. После того, как в Гремячьи бабы выдрали волосы священнику за службу по-новому, многие из них стали игнорировать церковь, считая её «мерзостью запустения». Церковь заменили «евангельские беседы». В духовной общине преодолевался конфликт поколений, ибо её члены противостояли внешнему миру. В селе Семидесятном, где существовала секта масловцев, молодёжь вместе со стариками собиралась на духовные собрания, пели духовные песни.
Но наряду с церковью, сектами в деревенской традиции существовал другой мир — мир крестьянской демонологии. Окружающая природа была полна злых и добрых духов, имевших свои особые функции. Судя по наблюдениям Е.Милицыной, в воронежских деревнях были широко распространены былички о чертях, ведьмах, мертвецах и т.п. Особой благосклонностью нечистой силы пользовались пьяные и женщины. Известны сюжеты о мёртвых мужьях, являвшихся к вдовам в виде огненного змея, человека с собачьими ногами. При этом называются способы избавления от подобных визитов: надо в полночь посыпать во дворе мак или муку, отслужить молебен. (ГАВО, И-12 оп.2 д.З лл.2,14). В Оськине рассказывали, как в «семицкую неделю» ходили «пропащие души»: утопленники, повесившиеся, проклятые кем-либо. Верили в чудодейственную силу осиновых кольев, которые во время революции забивали в могилы убитых на самосудах, чтобы те не беспокоили живых. Большую роль в постреволюционной деревне продолжали играть чары и волшебство, носителями которых являлись ведьмы и колдуны. Обычно крестьяне их не преследовали, но пользовались и довольно широко их услугами. В записной книжке Е. Милицыной записаны адреса колдунов, живших в Острогожском округе: Пётр Михайлович Лахин прозванием «Лопух», Фома Мизерков с огромной бородой и шапкой волос.
К колдунам обращались, чтобы снять порчу с человека или с животного, найти пропавшую вещь, присушить любимого, звали на свадьбу, чтобы не обиделись и не испортили молодых. В своей практике колдуны часто совмещали магию с приёмами народной медицины. В ходу у крестьян были многочисленные заговоры, обрядовые действия, с помощью которых, считалось, можно излечить от болезни. Больных «сушцом» детей носили в лес, раскалывали вдоль молодой дубок, забивали в него клин и через отверстие три раза протаскивали ребёнка, после чего его рубашку, пелёнку, крест и свивальник защепляли в дубке. Один из таких дубков был привезён Е.Милицыной в Воронеж как экспонат для областного краеведческого музея (ГАВО, И-188, оп.2 д.З л.7). Чтобы ребёнок заснул, перестал кричать, бабки носили детей под насест и читали: «Куры рябые, куры чёрные, куры белые, рыжие, перепелесые, — возьмите младенца крик, кричите сами, а раб божий пусть не кричит, пусть онемеет, не видит, не слышит, как лошади храпят, как свиньи хрюкают, люди гуторят. Аминь». (Там же, л.5) Чтобы присушить любимого, девушки брали околевшего, только что вылупившегося цыплёнка, пережигали его и этот пепел подмешивали в пищу. «Как цыплёнок тосковал, так будет тосковать и человек», — поясняли бабки. (Подъём, 2001, №3, с.236.)
Основной хозяйственной единицей в деревне оставался двор, включавший в свой состав несколько семей. Однако всё чаще появляются нуклеарные семьи. К этому времени относится упрощение процедуры регистрации и расторжения брака. Венчание в церкви перестало быть обязательным. Рост сексуальной свободы обернулся неустойчивостью брака. В деревне 1920-х годов женщин репродуктивного возраста было гораздо больше, чем мужчин. Женщины, оставшиеся без мужей, жили со стариками и мальчишками, в голодные годы сынки кулаков покупали девок за кусок хлеба. Расширили круг гулящих женщин, к которым помимо вдов и солдаток добавились разводки. Перестали быть исключением случаи истинной связи до брака. Получили распространение аборты. Раньше «загубить душку» считалось тяжёлым грехом. Постепенно падала роль ’ родителей при заключении брака. Обычно перед сватовством выяснялось материальное положение и репутация семьи невесты, интересовались качествами девушки. Личная склонность при выборе супругов учитывалась, но не являлась первостепенным условием брака. Старики жаловались Е.Милицыной, что сейчас такого подбора нет. Сын приводит жену по своему выбору, боится, как бы жена не переработала в большой семье. Стремление молодых к независимости порождало семейные разделы. «Дележи жить не дают, скоро вся Россия в шалаши обратится».
Перестали быть редкостью разводы. Е.Милицына приводит характерный пример, как солдаты, вернувшиеся с фронта, часто брали девок-«засиделок», которые по выражению крестьян ходили как «телухи яловые». Брали этих девок потому, что сундуки были набиты приданым. Пожив с такими «телухами» год-два, многие стали разводиться и брать молоденьких, которые успели за это время завести «справу». Возникает тип деревенского Дон-Жуана. Обычно это мастеровой человек, способный зашибить копейку: столяр, кузнец, сапожник и т.д. Один из них в селе Курлак женился десять раз и всех жён бросил. Женщины обратились в Нарсуд, где каждой присудили платить по 3 рубля. Муж стал забирать деньги под работу вперёд. Придёт милиционер, а деньги уже прожиты. Но для тех, кто вёл хозяйство, развод имел неприятную сторону. При разводе беременной жене обычно присуждали корову. Чтобы сохранить в семье корову,- не разводились. «Корова сильнее всех законов»,- смеялись мужики.
Постепенно происходило упрощение сложных и пышных свадебных обрядов. Если раньше гуляли по две недели, теперь ограничивались тремя днями. Свадьба была призвана продемонстрировать солидарность родственников, поддерживать кровную связь: «На свадьбах, -говорили крестьяне, — он тебе и кум, и сват, и двоюродный брат, а на улице встретится — не поклонится». (ГАВО, И-188,оп.2 д.З л.22) Церковные обрядовые свадьбы продолжали держаться роднёй, которой «охота погулять». У зажиточных собиралось на свадьбах до ста человек. Довольно подробно свадебный обряд был записан Е. Милицыной в с. Краснолипье: подготовка невесты к венцу, приезд жениха за невестой, свадебные чины, празднование в доме отца жениха. (И-188, оп. 2 д. 3 лл. 22-29)
История семьи и брака в воронежской деревне 1920-х годов тесно связана с изменениями в положении женщины, произошедшими в этот период. В рассказе «Красная девка» Е.Милицына даёт образ молодой девушки нового типа, которая ходит на собрания, на сходы, читает книги, не сидит за ткацким станом, — является делегаткой, то есть нарушает принятый в деревне стереотип женского поведения. В это время женщины, активно участвовавшие в общественной жизни, подвергались осуждению со стороны общественного мнения. Как должна была выглядеть образцовая жена, мы узнаем из рассказа «Наворожила», написанного, по-видимому, на материалах Павловского уезда.
Супруга вернувшегося с фронта красноармейца говорит о себе: «Ни до каких собраний не ходила, знала свою хату да пичь, сыдила да пряла…Хороши жинки робят, а трепочки, бисовы покидочки, по собраниям бигают да плантуют як житы, як сходытися да расходытися…З мужиками в сельсовете не сварилась, до пэлек к ним не лезла, викон мини ныхто не бив…про мене ни один не скаже, шо я у поли, як витир, виялась — тилыси и знала дорогу, шо до божьего храма» (Воронежский областной литературный музей, №1719).
Творческое наследие Е.М. Милицыной ещё ждёт своего исследователя. Но даже предварительное знакомство с материалами её архива позволяет сказать, что это весьма ценный источник по воронежской этнографии, особенно в области народных верований, семьи и семейных отношений.
Борис Александрович Фирсов, известный воронежский краевед
Автор: Фирсов Б.А. (Воронежская областная универсальная научная библиотека им. И.С. Никитина (ВОУНБ)